Книжные иллюстрации, обнажённые модели и путь творца: большое интервью с ярославским художником Игорем Сакуровым

Известный ярославский художник, иллюстратор и мастер городского пейзажа Игорь Сакуров выпускает двухтомный арт-бук. В первой книге под названием «Вслед за героями книг» Игорь Анатольевич собрал лучшие иллюстрации, созданные для книг российских и зарубежных авторов. Второй том — «С этюдником и блокнотом» — посвящён портретам и картинам с видами Ярославля, которые всегда привлекают внимание публики на выставках.

«Яркуб» встретился с Игорем Сакуровым и обстоятельно поговорил о творчестве. Художник рассказал о процессе иллюстрирования книг, различиях между созданием облика литературного персонажа и портрета реального человека. Также мы попытались проследить эволюционный путь Сакурова — от деформации пространства до перехода к академизму — и понять, как родной Ярославль находит воплощение в его творчестве.

Сложности работы с обнажёнными моделями, поиски вдохновения и особенности индивидуального художественного стиля — читайте об этом в большом интервью на «Яркубе».

«Арт-бук делали долго и мучительно»

— Вы выпускаете арт-бук «Вслед за героями книг». В предисловии говорится, что он «подводит некоторые итоги вашей деятельности». Почему Вы решили собрать свои работы в такой обширный, монументальный сборник?

— Идея возникла у моего товарища, замечательного дизайнера Максима Руданова. Вместе мы успели поработать над многими проектами. На этот раз он предложил арт-бук. Делали долго и мучительно. Ещё в августе на выставке я показывал сигнальный экземпляр, а совсем недавно был отпечатан первый и пока единственный тираж.

— Сколько экземпляров выпущено?

— 50 экземпляров. Абсолютный раритет!

— С издательствами, в книгах которых уже используются Ваши иллюстрации, не возникло проблем? Все ли пошли навстречу?

— Я спрашивал разрешения у каждого издательства — никто не препятствовал этой затее.

— Когда Вы иллюстрируете книги, перед Вами стоит чёткая задача или можно придумать любой образ персонажа?

— Обычно я опираюсь на внешность самых разных актёров. Иногда сходство с некоторыми знаменитостями в моих иллюстрациях прослеживается.

— Можете сказать, с какими?

— К примеру, сэр Генри из «Собаки Баскервилей» получился вылитый Никита Михалков из популяной советской экранизации, а доктор — Евгений Стеблов. А вот Холмса я не стал делать похожим на Василия Ливанова. Как мне кажется, внешность Василия Борисовича слишком индивидуальна. Я позаимствовал облик американского актёра Бэзила Рэтбоуна, сыгравшего Шерлока в 40-х годах.

От конкретного лица отталкиваться всегда легче, потому что главных героев нужно рисовать в разных ракурсах. А вот на заднем плане можно изобразить кого угодно: как правило, я себя рисую, потому что своё лицо всегда под рукой.

Иллюстрация к повести «Собака Баскервилей». Предоставлено Игорем Сакуровым

— Многие Ваши иллюстрации похожи на старые снимки и дагерротипы. Это создаёт некую иллюзию реальности. Ваша задумка?

— Скорее, речь должна идти не о дагерротипах, а о детализированной графике, подобной той, что была популярна в начале ХХ века.

В детстве я любил серию «Библиотека приключений». В этих книгах были иллюстрации внимательных к деталям авторов. Это тоже на меня повлияло, ведь иллюстрация должна быть, на мой взгляд, такой, чтобы её захотелось рассматривать во всех подробностях. Если художнику дан белый лист, нужно использовать его в полной мере. Сейчас пошла такая мода, что пара линий — уже рисунок. Иногда это красиво, но такую иллюстрацию пролистнёшь и забудешь.

— В чём различие процесса создания портрета литературного персонажа и портрета реального человека? Чью психологию проще понять и передать?

— Если достичь элементарного сходства в портрете, то автоматически передаётся и психология. Литературного персонажа, которого в реальности нет, нужно воспроизводить в воображении. Как уже говорилось, я пользуюсь реальными референсами: нахожу актёра в разных ракурсах, с разными эмоциями.

Однажды какой-то художник написал отзыв к моей выставке: «Это всё комикс». Он хотел меня обидеть, наверное, но ему не удалось: он просто констатировал факт. Действительно, иногда я беру приёмы рисования из комиксов. У меня даже есть небольшая коллекция, потому что комиксы — очень выразительное искусство.

— Поговорим об искусстве будущего? Каким Вы его видите? Быть может, это новые формы или способы их создания. У Вас есть графический планшет, то есть вы прибегаете к современным технологиям. Получается, карандаш и кисть — не единственные ваши рабочие инструменты.

— Сейчас в спину художникам дышат нейросети. Я пытаюсь быть в курсе новинок и, так сказать, знать врага в лицо. Думаю, эта технология будет стремительно развиваться и отчасти выдавит с рынка иллюстраторов, работающих по старинке. Но история циклична. Вспомните, как было с фотошопом. Сначала все им широко пользовались, а потом ручная иллюстрация вернулась.

«Я остаюсь пленённым городом моего детства и юности»

— Помимо иллюстраций, Вы известны своими городскими этюдами. В них легко узнаются уголки города, написанные с любовью. Родной Ярославль стал для Вас источником вдохновения?

— Мой город всегда был для меня источником вдохновения. Я живу в Ярославле всю жизнь и всегда пытаюсь обращать внимание на интересные сюжеты и детали.

Я хорошо знаю город, есть у меня и любимые места. Например, башенка на доме Петражицкого на углу Пушкина и Ушинского. Я рисовал её много раз. Конечно, у нас не Петербург, нет такого разнообразия красивой архитектуры. Но то, что есть, мне очень нравится. И всегда жалко, когда это пропадает и горит...

Предоставлено Игорем Сакуровым

— Как Вы сказали, город меняется. На Ваших картинах порой он запечатлён таким, каким был раньше. Идут ли на пользу многие изменения?

— Я навсегда останусь пленённым городом моего детства и юности. Стараюсь, чтобы в моих работах преобладало радостное настроение, в крайнем случае, светлая грусть.

— А что Вас привлекает в архитектуре ярославских зданий?

— Наиболее мне интересна городская скульптура, которая используется в оформлении зданий. Помню, как рисовал многоэтажный дом с колоннами и скульптурами архитектора Капачинского на углу проспектов Ленина и Октября. С удовольствием бы нарисовал дом Дунаева с атлантами. Увы, сейчас он в печальном состоянии, непонятна его будущность. Ещё есть идея нарисовать особняк Лопатина на углу Большой Октябрьской и Собинова.

Предоставлено Игорем Сакуровым

«В юности мне нравилось деформировать пространство»

— Вы можете поделить своё творчество на этапы? Помните ли Вы свой первый рисунок?

— В хронологическом порядке не получится. Но, как и любое живописное полотно начинается с карандашного рисунка, так и я в детстве начинал с цветных карандашей.

Тогда в кинотеатре «Летний», который стоял на месте нынешней «Горки», я посмотрел фильм «1 000 000 лет до нашей эры» (1966 год — Прим. ред.). В нём были и динозавры, и люди в набедренных повязках — это меня очень впечатлило. И я принялся рисовать охотников на мамонтов, драки, погони. С тех пор мало что изменилось.

— Вы же сначала отучились на инженера, а только потом поступили в художественное училище.

— После выпуска из Политеха я понял, что не хочу быть инженером, и решил осуществить мечту — стать художником. Кстати, поступил в худучилище не с первого раза: на вступительном экзамене получил двойку за рисунок, а на следующий год — уже «отлично».

— Там и начался Ваш путь иллюстратора?

— В худучилище была особая творческая атмосфера. Именно в период обучения там, в свободное от учебных заданий время, я начал рисовать иллюстрации. Поводом служили прочитанные книги, среди них «Пролетая над гнездом кукушки» Кена Кизи, «Запечатлённые злом» Стругацких, «Пена дней» Бориса Виана, «Кентавр» Джона Апдайка.

Иллюстрация к роману «Пена Дней». Предоставлено Игорем Сакуровым

— Ранний Сакуров — кривые линии, деформация пространства. Откуда появилась идея ломаного пространства? И когда произошёл переход к академизму?

— В юности мне нравилось деформировать пространство. Я брал какой-нибудь блестящий предмет с искривлённой поверхностью и пытался нарисовать отражение, как это сделал Мауриц Эшер в картине «Рука с отражающим шаром». Моя жена до сих пор считает, что те мои работы были лучшими.

— Если сначала взглянуть на Ваши картины с искажённым пространством, а потом на городские пейзажи, то в них можно найти схожие черты.

— Намёк на гротескность и искажённость присутствует в моих работах и по сей день, но так грубо ломать пространство, как в молодости, мне не интересно.

Предоставлено Игорем Сакуровым

— На ранних этапах у вас было много автопортретов. Почему так?

— Опять-таки, примета молодости — быть в тисках заблуждений о значимости собственной персоны... Видимо, самолюбование свойственно молодым людям. С годами это проходит, и окружающий мир становится интереснее, чем собственная стареющая физиономия.

— Поговорим о палитре. С какими цветами вам больше нравится работать? И, может, они для вас что-то символизируют?

— Насчёт символизма я бы не горячился. Я стараюсь избегать подобных трактовок и уклона в мистику.

Я предпочитаю работать через серую гамму и холодные оттенки. Серый цвет всегда или холодный или тёплый, он не может быть нецветным. К слову, в училище у нас преподавал замечательный живописец Борис Васильевич Бухта. На занятиях он говорил, что цвет не надо называть — надо смешивать его на палитре, с названиями пусть развлекаются искусствоведы.

Автопортрет. Предоставлено Игорем Сакуровым

«Обнажённое тело будто светится»

— Расскажите про портретный сеанс. Как выстраивается взаимодействие с человеком? Как-то пытаетесь раскрыть его, заглянуть внутрь?

— Я веду непринуждённую беседу с моделью. Спрашиваю, какую музыку, книги и фильмы он или она предпочитает, кто по профессии. Можно показать мастерскую.

Кстати, в процессе рисования я больше люблю общаться с женщинами, а рисовать, пожалуй, интереснее мужчин. Мужское лицо — весьма своеобразный вызов для портретиста, ведь мужчины, как правило, не скрывают морщин и шрамов. Именно эти отметины, нанесённые прожитой жизнью, много говорят об их владельце.

— К слову о женщинах. В арт-буке вы писали, что существует барьер между художником и обнажённой моделью. Как его преодолеть с той и с другой стороны?

— Барьер со стороны натурщицы — естественное стеснение. Обычно на адаптацию уходит три-четыре сеанса. Существуют и неписаные правила при работе с обнажённой моделью: никаких шуток, никаких разговоров на рискованные темы и никаких прикосновений.

— Как думаете, зачем девушки идут позировать обнажёнными?

— Наверное, у каждой есть своя причина. Может быть, кто-то хочет увидеть свою красоту глазами другого человека. Ведь в каждой девушке есть своя индивидуальная красота.

— Вы тоже волновались, когда впервые писали с обнажённой натуры?

— Я волнуюсь каждый раз, даже когда пишу обычный портрет. Волнуюсь, что плохо получится, и расстраиваюсь, если работа не выходит такой, какой я её задумал.

Я вам признаюсь, у меня очень много неудачных работ. Но я не выбрасываю их — себе в назидание.

— И всё же женское тело вызывает определённые чувства, если Вы понимаете, о чём я. Работа с обнажённой натурой — это некое таинство.

— Среди людей, склонных к мистицизму, бытует мнение, что от любого человека исходит сияние. И действительно, когда ты смотришь на обнажённое тело, оно будто светится. Моя задача как живописца — попытаться передать это свечение.

«Художники живут более трудной внутренней жизнью»

— Бывали ситуации, когда Вы понимали, что относитесь к натурщице как к женщине?

— Художнику нужно уметь отвлекаться от физиологии, сосредотачиваясь на рисовании.

— Был ли в Вашей жизни такой духовный опыт или глубокие переживания, которые позволяли взглянуть на себя и своё творчество как-то иначе? Может, любовь?

— Мой знакомый психолог говорит так: «Ежели кому в юности свезло, и его девушка бросила, из него приличный человек вырастет. А ежели девушка не бросала, он вырастет гадом каким-нибудь».

Меня девушки бросали даже чаще, чем я их. Всегда считал неудобным бросить девушку первым, потому что женщины в любви честнее и искреннее нас, мужчин. А разве можно предать человека, который тебе доверился?

— Это находило отклик в творчестве? Часто говорят, что художник должен страдать.

— Художники зачастую живут более трудной внутренней жизнью, нежели обычные люди, поэтому им важно находиться в уравновешенным состоянии. Те вещи, которые нормального человека не выбьют из колеи, художника могут запросто расстроить.

— А что насчёт вдохновения и мук творчества?

— Я чураюсь всяческой эзотерики. Однако скажу, что некая искра проскакивает на этапе выбора мотива. Увидел, к примеру, колокольню в солнечном свете — что-то проскочило. Дальше идёт работа: выстраивание композиции, детали.

Вдохновение есть, конечно, но в институте нам повторяли: «Вы думаете, художник — романтическая профессия? Нет, это как слесарь или токарь». Жёсткая метафора, не более того. Просто преподавателю надо было сбить с учеников романтический настрой, чтобы крылышками не размахивали.

Что окружает художника

— У Вас обширная коллекция музыки. Что слушаете?

— Сейчас я решил переслушать весь Pink Floyd. Ранний Pink Floyd периода Сида Барретта — мне не очень нравится, а зрелый, где-то после The Dark Side of the Moon, хорош.

— А какие жанры Вас интересуют?

— Каждое увлечение идёт волнами. Раньше я интересовался африканской музыкой. Особенно мне нравился эфиопский джаз — очень интересный пласт музыкальной культуры 70-х годов. В разное время слушал французский шансон, кубинскую музыку, Сезарию Эвору, опять же Гилмора...

— Вы бывали в разных странах и Европе. Как думаете, для творца важно путешествовать?

— Конечно, это важно. Но куда важнее уметь видеть красоту в обыденном. Поездки и новые впечатления хорошо переключают: после путешествий я с большим энтузиазмом принимаюсь за текущую работу.

— Из какой страны Вы привезли больше всего материала?

— Очень понравилась Венеция, мы бывали с женой там несколько раз. Поразительное сочетание архитектуры и воды, плещущейся в многочисленных каналах... Довольно трудно бывает уловить очертания колеблющихся в воде отражений. Но уж если это удаётся, то работу можно считать состоявшейся.

Предоставлено Игорем Сакуровым

— Чем гениальность отличается от мастерства, и какими способами мастер может заглянуть в область гениального?

— Я побаиваюсь гениев. Мне кажется, гений — это неземное существо. Моя супруга, врач, скажет, что гений — непременно родовая травма.

А мастерство — это определённый набранный багаж, который в нашем деле всегда должен обогащаться и накапливаться. Константин Коровин в возрасте 80 лет сказал, что только-только начал кое-что понимать, а жизнь уже заканчивается. И я его понимаю, потому что с годами видишь больше нюансов, лучше разбираешься в оттенках эмоций — своих и окружающих людей... Мастерство прирастает.